ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ

Первые признаки нового литературного направления обнаруживаются в начале 1890-х гг. Это выступления А. Волынского, Н. Минского, но главным образом работа Дмитрия Сергеевича Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893). Брошюра Мережковского - это и краткая история русской литературы с параллелями из литературы европейской, и обзор современной поэзии, прозы, критики, и философский трактат на тему «что есть настоящая литература», и программа на будущее.

По Мережковскому, признаки упадка заметны во всем: в порче языка, в настроениях публики, в работе издателей, в современной критике, которая уже не стремится ни к научности, как «шестидесятники» Писарев и Добролюбов, ни к художественности (образцами «поэтической» критики он считал статьи Белинского, Аполлона Григорьева, отдельные очерки Достоевского, Тургенева, Гончарова и заметки о литературе Пушкина). Упадок ощутим и в поэзии, поскольку новые поэты явно уступают классикам. Упадок назрел и в прозе, где, конечно, есть Лев Толстой, но его отношение к своему творчеству - отказ от прежних произведении -говорит о многом.

Поколение конца XIX в., пишет Мережковский, проникнуто возмущением «против удушающего мертвенного позитивизма, который камнем лежит на нашем сердце». Он вспоминает знаменитую строку Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь» -и комментирует: «В поэзии то, что не сказано и мерцает сквозь красоту символа, действует сильнее на сердце, чем то, что выражено словами». Символами могут являться и характеры: Гамлет, Фауст, Дон-Жуан, Дон-Кихот и Санчо Панса. Тургенев и Гончаров, Достоевский и Толстой, Флобер и Мопассан - неосознанно в своем творчестве предвосхитили то, что сознательно может взять на вооружение новое искусство: «мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности». Иначе говоря, должны появиться новые способы воздействия на читателя, чтобы через отдельные символы писатель мог раскрыть за обманчивым миром явлений - мир сущностей. Как поэт Мережковский повлиял на литературу своего поколения мало, больше названием своего сборника «Символы» (1892), нежели собственно стихами. Еще будучи гимназистом, Мережковский однажды читал свои стихи Ф.М. Достоевскому, и тот свой суровый отзыв сопроводил напутствием: «Страдать надо, молодой человек, - страдать, а потом стихи писать». Поэзия Мережковского и в годы его известности отличалась чрезмерной рассудочностью. Впрочем, с его языка иногда слетали признания, которым нельзя было не поверить: «И хочу, но не в силах любить я людей: я чужой среди них...», или: «Но ближних не люблю, как не люблю себя...»

Многие мемуаристы говорили о «странном» облике Мережковского - и духовном, и физическом, о том, что среди других людей он был немножко «марсианин». Oн словно бы томился земным существованием, вообще не любил «земного». И когда в стихах касался темы бренности жизни, его поэзия словно бы оживала - как в известном стихотворении «Парки» или более позднем, коротком, но выразительном:

Так жизнь ничтожеством страшна,
И даже не борьбой, не мукой,
А только бесконечной скукой
И тихим ужасом полна,
Что кажется - я не живу,
И сердце перестало биться,
И это только наяву
Мне все одно и то же снится.
И если там, где буду я,
Господь меня, как здесь, накажет, -
То будет смерть, как жизнь моя,
И смерть мне нового не скажет.

В эмиграции с чувством тяжести земного бытия слились воспоминания о России. И это особенное переживание Мережковскому иногда удавалось выразить с силой, которой не знала ранняя его поэзия:

Что это - утро, вечер?
Где это было, не знаю.
Слишком ласковый ветер,
Слишком подобное раю,
Все неземное-земное.
Только бывает во сне
Милое небо такое,
-Синее в звездном огне.
Тишь, глушь, бездорожье,